Последний ангел города А-17.

[As_a_wind]

Фандом: Мефодий Буслаев
Название: Последний ангел города А-17.
Автор: As_a_wind
Бета: Ёсими Охито-Хиро, Салкарда.
Рейтинг: R
Размер: макси
Персонажи и пейринги: Арей/Дафна, Мефодий/Дафна, Варвара, Эссиорх, Улита, много новых персонажей.
Жанр: драма, приключения, постапокалипсис.
Тип: джен/гет.
Предупреждения: тотальная АУ, смерть главного героя, употребление наркотиков.
Описание: Несколько десятков лет назад произошла глобальная катастрофа, после которой мир изменился. Светлым стражам было приказано уйти в Эдем, а темные остались жить на земле, медленно превращаясь в обычных людей. Арей, изо всех сил пытающийся продлить свое существование, встречает Дафну и задается вопросом, почему та осталась на земле…
Посвящение: Выражаю благодарность Ж., которая рискнула вместе со мной заглянуть в холодный Город, а потом остаться там на долгое время и вместе со мной всматриваться в туман, из которого появился сам Город, его обитатели и эта история.
От автора: В основу событий положена еврейская легенда о ламедвовниках (тайных праведниках).

Пролог.

Пролог.
Эссиорх относился к своим работам легкомысленно: холсты он сворачивал в рулоны, а рулоны раскладывал по верхам - на шкафы, книжные полки и антресоли. Улита закрывала на это глаза и забывала вытирать с них пыль. Бывало, под настроение Эссиорх принимался искать одну из картин; тогда он сбрасывал свертки на пол, разворачивал один за другим, пока не находил тот самый куст сирени в майских сумерках или жестяную банку из-под пива в водовороте осенних листьев. Холст пару дней пылился на мольберте, хранитель то и дело подходил к нему и придирчиво разглядывал. Потом же картина снова небрежно отправлялась на шкаф.
А сегодня рулонов не было, и полки пустовали: исчезли привычные тома книг по механике и цветоводству, собрание сочинений Диккенса и даже старые журналы о путешествиях. Под столом Дафна заметила укрытые старой курткой запчасти для байка. Краски и кисти оказались небрежно сметены в пакет для мусора, черный и непроницаемый. Сам Эссиорх стоял на фоне окна, выходящего на закат, и было в этом что-то неожиданно трагичное, почти эпическое, хотя там, внизу, был всего лишь город. Дафне казалось, что там должна быть степь, поросшая дикими тюльпанами.
Там была летняя Москва, притихшая, уставшая от летней жары, пыльная и,- давно полюбившаяся.
– Думаю, тебе следует поберечь себя. Стоит пойти со мной, я думаю, – сказал Эссиорх, не поворачиваясь.
И по тому, как он дважды повторил это «думаю», Дафна поняла, что он боится. Поняла, что он совсем не тот, у кого теперь стоило спрашивать совета. Ей вдруг захотелось убежать - вот так просто выбежать в подъезд, не попрощавшись, скатиться вниз по лестнице, к солнцу. Она бы так и сделала, если бы ноги слушались.
Дафна никогда не была трусихой, но страх Эссиорха напугал и ее. А еще – этот тихий дворик за окном. Она не могла видеть, что там происходит, хотя прекрасно слышала: на площадке играли дети, они громко считались, кто будет водить то ли в прятки, то ли в жмурки, где-то, в одной из соседних квартир, гремели кастрюлями. Из окна тянуло борщом и масляной краской: все заборчики и лавочки выкрасили недавно в небесно-голубой. Все шло своим чередом, как будто ничего не случилось. Один атласный закат догорал тревожно, но внизу это вряд ли бы кто заметил.
– Мы все возвращаемся в Эдем, Дафна. Это приказ, – Эссиорх наконец повернулся к ней, но остался все тем же темным могучим силуэтом на фоне неба. Она могла бы поспорить с ним, могла бы даже этот приказ нарушить. Ведь делала так, и не раз.
– Ты просто погибнешь, если останешься, – пояснил Эссиорх; Дафне показалось, что он улыбнулся, только улыбка, скорее всего, вышла грустной.
– Меф хотел научиться слушать сердце, – неуверенно начала она. – Где он оказался неправ? Ну объясни мне, где?
– А ты не видишь? – настороженно спросил Эссиорх.
Нет, она не видела, не могла объяснить себе: вот здесь Меф оступился. Она не находила этот переломный момент, но чувствовала, что ошибся он еще в самом начале. И все-таки, как могла она его оставить? Дафна никогда не умела отречься от того, что однажды уже выбрала для себя.
– Я останусь, – она уставилась в пол: в щели паркета упрямо пробирался древоточец.
– Ты сейчас поступаешь совсем как Мефодий, – Эссиорх вздохнул с укоризной. – Мы должны покинуть землю, это – закон, а ты идешь против него.
Дафна вздрогнула: для такого поступка не доставало у нее ни сил, ни уверенности.
– И никто не останется? – с надеждой спросила она и бросила взгляд в закатное окно, мимо плеча хранителя.
– Никто, – спокойно ответил Эссиорх.
Дафне вспомнилась Улита, которая в последние годы полюбила всех кормить. Ее, Варвару и Корнелия, изредка заходившего Арея… И особенно – Эссиорха. Улита обожала смотреть, как он ест – она глядела на него, подперев щеку ладонью, и задумчиво улыбалась. А хранитель был настолько рассеян в плане еды, что не всегда замечал, что именно он жует. Улита забавно сердилась и подавала десерт. Он и ее здесь оставит? Сможет? Верилось с трудом.
– Что же будет? Что здесь будет, когда мы все уйдем? – Дафна пристально всмотрелась в недвижный силуэт, холодок пробежал по позвоночнику. – Ну разве это целесообразно, скажи мне?
Она сжала кулаки. Разве можно светлым покинуть людей? Закон законом, но как можно?! Разве не должен каждый посчитать своим долгом остаться?! Что же тогда – их предназначение?..
– Ты просто не думай об этом. Не рассуждай. Мы все здесь слишком очеловечились, Дафна, – Эссиорх сложил руки на груди. И был сейчас меньше всего похож на человека: безумно далекий – темный силуэт на другом конце комнаты. Эссиорх, призывающий следовать закону, отвергающий в одночасье все, что было ему дорого. Как будто все его увлечения были не более, чем маскировкой.
– Ну и отлично! – крикнула Дафна ему в невидимое лицо. – Меф хотел остаться человеком.
– Мефодий ошибся, – отрезал Эссиорх.
Порыв ветра откинул тюль, толкнулся в лицо. Дело в том, что в Эдеме не было ветра: когда Дафна летала там, сопротивления воздуха не чувствовалось. Здесь, в Москве, летать было сложнее, но Даф любила это ощущение: когда шагаешь с крыши, сталкиваешься один на один с ветром; вдыхаешь полной грудью и только на счет «три» расправляешь крылья… За время, что она провела здесь, Дафна успела полюбить и ветер, и непогоду – многое из того, от чего люди воротят нос. И самих людей она полюбила – а не свет их эйдосов. В Эдеме ведь нет людей – так, тень, абстракция.
– Я остаюсь, – упрямо повторила Дафна.

1.

Наверное, целую жизнь спустя…
Начало октября. Пригород столицы. Вращение флюгера.
На западной окраине С-2 не бывает тихо. Здесь шумят гудки грузовиков, выкрики, дежурная сирена, отмеряющая смены на складах. Склады, которые расположены на западной окраине, работают круглые сутки, на север и северо-запад уходят правительственные караваны.
Несколько ближайших кварталов заселены рабочими и их семьями. Они селятся друг у друга на головах, хотя свободного места уйма. Дело в отоплении – слишком дорого его вести к каждому дому, вот и выходят целые пустые улицы и дома, набитые от подвала до крыши. За рекой есть, например, новостройки, которые все еще выглядят вполне прилично. Издалека днем – так и вовсе как раньше. Оранжево-белые, бойкие, теснящие черный лес. Если бы выбирал Арей, он бы поселился там, подальше от этой суеты.
Столик, за которым сидит мечник, обращен к реке насильно, прикован к витрине. На замызганном стекле с паутиной трещин по углам декоратор нарисовал черные ветки и черные листья, сплел из них незамысловатую арку. По ту сторону арки быстро вертится небольшой флюгер. Ветер дует к реке и увлекает за собой мусор и пыль. Рябь бежит по воде и разбивается о широкие опоры поржавевшего моста.
Мост, кстати, еще одна причина, почему Арей предпочел бы жить по там, на другом берегу. Моста как такового нет. Пара опор со стороны С-2, одинокая свая посередине – ее бережно огибает течение, - и угрюмо нависающий остов со стороны многоэтажек. Полностью изолированная территория.
Слышно, как на складах работают люди, но на улицах никого: только что закончился обеденный перерыв. Забегаловка тоже пустует. Только женщина да подросток, оба в сером, все еще сидят за столиком по правую руку от Арея. Она хлебает подслащенный отвар из мха, который теперь называют чаем, а парнишка крутит ручки транзистора. Приемник выдает только хрип и помехи, которые теряются в общем гуле. Позади себя Арей слышит что-то оживленно обсуждающих пришлых. Возможно, правительственные поставщики или охотники за древностями. Шум заглушает их разговор.
Нетрудно представить, как за прилавком скучает хозяин: отраженная в стекле, его красная кепка склонилась над чем-то. Стучат счеты.
Наконец появляется она. Выныривает из-за угла ближайшего здания одна, но Арей знает, что где-то поблизости ее ждет машина. Наверняка, в машине опять сидит охранник – внешне очень равнодушный небритый тип - прошлую их встречу он раздражающе жевал что-то и хмуро косился на Арея. Еще в машине был чопорный водитель – этот зато и ухом не повел: седые волосы убраны под кепку, руки в перчатках невозмутимо лежат на руле. Где она раздобыла, интересно, этот экспонат?
Ее приход возвещает дверной колокольчик. Красная кепка в стекле вскакивает, раздается пресное «добрый день».
Амелия умеет ходить мягко, тихо, будто она не жена высокопоставленного генерала, а убийца. Спустя какие-то мгновения ее отражение прячется за его собственным, она уже стоит за его спиной. И Арей поднимается – не из вежливости, конечно, а потому, что она, тихая и острая, стоит за его правым плечом. Это неуютно. Он давно успел усвоить, что это – угроза, хоть и кажется, что эта конкретная женщина неопасна.
– Благодарю, – она кивает и опускается на соседний стул. Арей садится рядом.
– Похолодало, – Амелия разглядывает покрасневшие руки. – Я закурю, если вы не против. Никак не могу избавиться, знаете ли.
«Удивительно – это так странно!» – говорит ее приподнятая бровь. Арей не может видеть вторую, потому, что Амелия сидит боком. Глупость, но кажется, что вторая преспокойно осталась на месте, что Амелия, бледная да хрупкая – это только фарс, разыгрываемый одной половиной лица.
Пока она раскуривает тонкую дамскую трубку, он вспоминает, что говорил Грег, и как отзывались остальные. Грег восхищался ей настолько, насколько он вообще мог кем-то восхищаться. Арей никак не мог разглядеть в ней ту женщину, в которую Грег мог бы настолько прямолинейно, настолько бесхитростно уткнуться взглядом – и так и остаться, глядя только на нее. Не мог себе вообразить, какой она должна быть – для Грега, который перед отбоем неизменно разбирает свое оружие и смазывает детали. И записывает имена проштрафившихся солдат в блокнот, чтобы не забыть о наказании. Именно таким Арей помнит Грега в те далекие времена, когда он только пришел в Сопротивление: несмотря на то, что уже тогда Грег Мильтер занимал высокую должность, он жил в казармах, вместе с солдатами. Это была одна из причин, почему многие его любили и уважали.
И вот Амелия сидит перед ним, и у нее нос с горбинкой и рыжие волосы – слишком яркие, чтобы быть натуральными. Говорят, Амелия выбилась из самых низов - выскочила замуж за высокопоставленного правительственного чиновника. Продалась за тряпки, за еду, побрякушки, и расплачивается теперь скукой и бессмыслицей.
Грег сказал, что Амелия сможет раздобыть информацию. Более того, почтет за честь помочь Сопротивлению. Бедняжка, - сказал Грег, - ей скучно, ей некуда себя применить, а ведь она столько знает! Перечитала уйму литературы, той, что была раньше. Дома у нее огромная библиотека, и каждый четверг она собирает кружок. Читают разные отрывки, ностальгируют и курят дурь.
А в свободное от кружков время эта дамочка, видимо, развлекается тем, что играет в двойного агента.
Донельзя странно, кому как не ей должно быть известно, что Правительство и Сопротивление – две стороны одной медали. Правительству выгодно Сопротивление, а Сопротивление подкармливается от правительства и поэтому как-то держится на плаву. Есть, конечно, идиоты, которые всерьез полагают, что сражаются за правое дело, противостоят тирании Буслаева – даже в центральном штабе Сопротивления можно встретить нескольких наивных идеалистов. На самом же деле, это целесообразно и незатратно - пожертвовать несколькими десятками бойцов, чтобы люди заговорили: сопротивление рядом, оно действует. Еще немного, и все сдвинется с мертвой точки, нужно просто подождать.
И люди ждут: месяцы, годы, ждут всю свою жалкую жизнь и умирают, так и не дождавшись. Они не пошевелятся лишний раз, ведь всегда найдется кусочек хлеба, чтобы не умереть с голода, несколько граммов дури, привезенные правительственным курьером, чтобы забыться. И есть Сопротивление, которое поставляет им сказки о том, что справедливость восторжествует. Когда-нибудь.
Вряд ли она, Амелия, настолько глупа, что не понимает этого. Но что тогда движет ею? Только ли скука, или, быть может, она ищет для себя выгоды?
– Есть новости? – спрашивает Арей, когда она с наслаждением выдыхает дым в траурную арку листьев и веток.
– Есть, – она бросает на него быстрый взгляд, но потом снова становится словно сонной. Как будто она внезапно потеряла к делу интерес. – Кортеж готовится к выезду. Двигаться будут на восток.
Значит, все-таки на восток. А Грег был уверен, что на юг: действительно, там неспокойно. Последнее, что слышал Арей в штабе Сопротивления – это донесения о том, что южные города охвачены бунтом: людям продают некачественную дурь под видом обычной, правительственной, и люди травятся. Ни гарнизоны, ни бактериологический контроль, по всей видимости, не в силах сдержать их.
Кто-то пытается расшатать систему, казавшуюся устойчивой, и преуспевает в этом. А ведь она держалась полвека – по человеческим меркам немало.
– Отправится ли Буслаев лично? – кажется, этот вопрос пугает Амелию. Они все стараются не произносить его имени: боятся доносов. Ходит нелепый слух, что города просто кишат правительственными шпионами.
– Потише, пожалуйста, – ее лицо на миг становится сердитым, когда она поворачивается к нему, но спустя лишь миг она опять смотрит вниз, на ленту реки. – Он будет. Так муж сказал, по крайней мере. Сказал, что преступники распоясались и что их необходимо наказать. Прилюдная экзекуция. Муж любит выбирать забавные слова.
– Не вижу ничего забавного, – перебивает ее Арей. Амелия смотрит на него прохладно, с презрением: он не оценил ее игр в изящную словесность. Возможно, не стоило произносить это так резко: сейчас совсем не те времена, чтобы можно было позволить себе вести себя с окружающими так, как они того заслуживают. Но у него просто болит голова: из-за постоянного шума, который царит в С-2 и здесь, в забегаловке. И из-за солнца: ветер дует в сторону реки, заставляя солнце скрываться и появляться из-за облаков. Солнце – большая редкость в нынешние времена. Только вот раньше у Арея никогда не болела голова, не было лихорадки, не мучил кашель. Это – как еще одно напоминание того, что его дарх теряет силу. Впрочем, не только его дарх.
– Вы же постараетесь, правда? – Амелия прячет презрение так быстро, словно его и не было вовсе. Поворачивается на стуле, скрипнув ножками, подается вперед и всматривается в его глаза. Оказывается, вторая половина ее лица ничуть не притворяется. – Все эти бунты, восстания, черт-те что… Сопротивление должно использовать их для того, чтобы устранить Повелителя. Можно, например, подыграть. Или, я не знаю… Мне ли объяснять, что можно сделать?!
Арей медлит с ответом: она приблизилась, и он оказался в облаке запаха, существовавшего вопреки всем остальным – едкому, кислому запаху дури, которым волосы Амелии были пропитаны давно и надежно, затхлому душку закусочной и запахам невкусной еды. Арей оказался будто бы в эпицентре свежескошенной травы, солнечных бликов, разлитых по глади озерца, во власти жасминовых цветов. Раньше он никогда не обращал внимания на запахи: для него существовал только запах крови, железа, или неприятные запахи – вонь. А сейчас он видит перед собой этот давний солнечный день, жасмин и Варю, абсолютно бесчеловечно обламывающую ветки. Наверняка хруст стоит жуткий, но рядом работает газонокосилка, и Арей ничего не слышит. Только спиной ощущает немой упрек прохожих, но ему нет до этого дела.
Амелия надушена одними из тех старых духов, которые были раньше у многих женщин. Сейчас за один такой флакон можно было бы сытно накормить пару общежитий в С-2.
– Зачем вам переворот? Вы и так неплохо устроились, – констатирует Арей.
Амелия отстраняется, опирается о спинку стула. Непонятно, сердится она или растеряна, но ей явно неспокойно: то и дело крутит на безымянном пальце тонкое колечко. Ее кофейные глаза полуприкрыты так, что могут показаться усталыми или снисходительными.
– Хочу вернуть прошлое, – невнятно говорит она и смотрит куда-то в уголок его рта. – То прошлое, которое я не застала. И вы не застали.
Он насмешливо поднимает брови, но Амелия как будто не замечает его иронии: ее интересует его рот, а ее собственные брови нахмурены.
– Говорят, люди раньше не знали нужды, но не в этом суть. Вы правы, – ее губы кривит подобие улыбки, – я и сейчас не нуждаюсь ни в чем. И я совсем не заинтересована в том, чтобы люди жили лучше. Да-да, я не разделяю убеждений Грега. Мы потеряли красоту – вот что меня беспокоит.
Амелия ждет ответа, но Арей молчит. Сколько ей? Тридцать – тридцать пять. Нечего ей помнить. Разве что последние цветы – жизнелюбивые одуванчики, которые не сдавались десятки лет, да яркий солнечный свет. Амелия и ей подобные – дети этого мира, и иного они не знают. Они зачитываются книгами – теми, которые не пошли на растопку печей, ностальгируют, словно мазохисты, получающие удовольствие от ковыряния ран.
Он потерял нечто большее, чем красоту. Невыразимо большее. Если бы Амелии удалось узнать, чего он лишился, она бы очень удивилась. И если бы был способ забыть, стереть из памяти все то, что он пережил, он бы, пожалуй, согласился. Да, сейчас бы он согласился, только вот способа такого нет: даже в пьяном угаре, когда голова пуста, помнишь каждой клеточкой тела.
– Мы выжили, но живем ли мы? – спрашивает Амелия в пустоту.
«Я живу-у-у!» – кричал человек, лишившийся рассудка из-за дури. Это было в одном из тех захолустных городков, в которых Арею пришлось побывать в последние пять лет по делам Сопротивления. Человек валялся в собственных нечистотах, со спущенными штанами, и смотрел в хмурое небо широко раскрытыми глазами. Его, Арея, существование во мраке было похоже на жизнь этого наркомана. И он всегда цинично отдавал себе в этом отчет. В отсутствии смысла жизнь неизменно превращается в существование, и только знание того, что после смерти будет неизмеримо хуже, как-то удерживает на плаву. Жизнь не то что начинаешь любить, но учишься вгрызаться, держать ее изо всех сил.
– Какие города посетит кортеж? – переводит тему Арей. В этом мире ему не с кем обсуждать эти темы, поэтому он предпочитает держать свое мнение при себе.
– Отвлеклась, – она улыбается улыбкой красивой женщины, той, за которую, по идее, должны все прощать. – Первым будет А-8. Он самый большой и густонаселенный, они рассчитывают большую часть заговорщиков найти именно в нем. Потом А-11, и последним – А-17. Он стоит на отшибе, в двадцати километрах от главной восточной дороги, народу там мало, но из трех городов только там есть добыча аурума.
– Большое месторождение? – Арей отодвигает от себя совсем остывший чай.
– Да нет, небольшое, и, как слухи доходят, находящееся на грани истощения, – Амелия наконец поворачивается обратно к окну и опирается локтями о стол, ее профиль становится безразличным. Арею она неприятна: переменчивая, как ветер, и прочитать ее сложно. – Грег сказал, вы хотите отправиться туда?
Грег ошибся. Арей должен был отправиться туда, где, по расчетам Сопротивления находится штаб заговорщиков, и Грег считал, что это южные области. Теперь же Грега придется переубеждать – раз уж Буслаев отправляется на восток. Арею необходимо следовать за Мефодием, задание же Сопротивления его интересует только как способ получения награды. И временное прикрытие.
– Возможно, – неопределенно отвечает Арей.
Амелия понимающе кивает: ей не привыкать к немногословности собеседников. Но на самом деле, как только представится возможность, он, и правда, отправится на восток. Лучше всего будет осесть в А-17: если Мефодий действительно планирует посетить его последним, то у Арея будет просто больше времени, для того, чтобы все подготовить, просчитать варианты. И пустить Буслаеву пулю в лоб.
Если нет смысла, приходиться довольствоваться его иллюзией.

2.

Начало октября. А-17. Дальние районы. Небо сквозь квадрат.
Тусклый серый день уютно согревает свет керосиновой лампы. Дафна собрала волосы в тяжелый лохматый пучок и заколола мельхиоровой вилкой. Она нашла ее в земле, на потайных грядках, когда пыталась откопать там остатки картошки или хотя бы редиса, уже который год растущего там самосевом. Когда кусаешь его, такое ощущение, что грызешь древесину, только едкую. Вилка была такая же бурая, как земля, но Дафна оттерла и сохранила ее.
– Потерпи немного. Зато будешь как новенькая, – улыбается Дафна, размазывая теплую кашицу у Алисы под глазом. – Синяк уже желтый, значит, скоро сойдет.
– Он расквасил мне нос! – возмущается Алиса, смешно кося глаза на переносицу.
– Подожди, – Дафна наконец отстраняется и, довольная, наблюдает результат своих трудов. – Думаю, пропустят.
– Эти психи в бактериологичке слишком подозрительные, – ворчит Алиса и плюхается на матрас, набитый мхом. Дафна поднимается и моет руки в старом эмалированном тазике с холодной водой. Действие это не самое приятное: в А-17 стоит терпкая, выдержанная осень, утрами уже появляется иней.
– Помнишь, летом закрыли проход в старый город? Пришлось пробираться окольными путями. Я тогда пошла в обход и опоздала, а девки увели выгодного клиента! А все потому, что кто-то чихнул вблизи толстосумов.
– Все лучше, чем эпидемия, – резонно замечает Дафна.
– Ой, напугали! – Алиса разглядывает потолок. – Черт-те что, опять паутину наплели, – она указывает пальцем в угол.
Дафна отвлекается и смотрит вверх, в темный, дальний от окна угол.
– Пусть живут, – смеется Дафна. – Хоть какая-то живность, кроме нас троих.
Алиса фыркает, касается пола пальцами, и тут же брезгливо отряхивает с них песок.
– Представляешь, меня спас какой-то мужик, – задумчиво говорит Алиса. Посмотрев на нее, Дафна замечает, что подруга скорее недовольна.
– Так это же хорошо, – в ее голосе сквозит вопрос. Она берет с импровизированного столика – украденного ящика из-под пресных бобов-яки – кусочек картона. Его происхождение Дафне неизвестно, но то, что на нем изображено, несомненно, принадлежит временам давно ушедшим: под тонкой пленкой запечатлен ярко-малиновый цветок, такой роскошный и красивый, что каждый раз, когда Дафна на него смотрит, у нее почему-то тоскливо щемит сердце. Цветок этот - еще одна ее находка, заботливо сохраненная для коллекции. У Дафны уже порядочно вещей: ценных и бесполезных, привычных и совершенно непонятных, как, например, блистающий серебром диск с дыркой посредине.
– Что ему за дело до меня? Может, следит, – рассуждает Алиса, рисуя себе губы: вслепую, без зеркала, отточено и привычно, карминно – красной пастой. – Отказался от двух патронов в час, хотя я вдвое снизила тарифы. Ради такого случая-то.
Даф катает по поверхности холодный металлический цилиндр; она не может избавиться от глухого отчаянья, хотя давно уже приказывает себе смириться.

«Я сплю с ними, – Алиса вышла тогда с кухни и закурила. Распахнутая рубашка едва прикрывала ее обнаженную грудь. – Они платят».
«Он делал тебе больно!» – возмутилась Дафна. Она все никак не могла избавиться от навязчивой картины перед глазами: Алиса молча лежит на столе, и взгляд у нее равнодушный и пустой – в потолок, а в нее толкается мужчина. Лохматый, вспотевший. Его грязные штаны спущены и лежат на полу.
«И вовсе мне не больно» – вызывающе ответила девушка и отвернулась. Правда Дафна успела заметить, как губы у нее дрогнули.

– Идем, некогда лежать.
Алиса никогда не торопится. Она серьезная: у нее маленькие губы, а глаза быстрые, внимательные, серые. Алиса похожа на маленького хищного зверька, притаившегося среди корней. Дафна никогда не видела таких, но отчего-то ясно представляет эти точные и выверенные движения, сытую грацию и блестящую шерстку – такую же, как неровно подстриженные Алисины темные волосы.
Алиса поднимается и распахивает покосившиеся створки комода, достает оттуда обломанный по краям, неаппетитный кусок тыквы. Долго принюхивается к нему, проверяет, съедобный ли, потом удовлетворенно кивает сама себе и с хрустом откусывает кусок.
– Будешь? – предлагает Дафне.
– Нет, спасибо, – отвечает та, наблюдая за струйкой желтого сока, скользящей у Алисы по подбородку.
Дафна на этой неделе потратила все свои патроны, и брать еду у Алисы ей неудобно. Тем более что Алиса кормит еще и сестренку, а та и так – слишком маленькая для своего возраста, слишком слабая. Дафна старается изо всех сил, чтобы желудок не заурчал от голода: она ничего не ела с утра вчерашнего дня.
– Полька, мы ушли, – кричит Алиса, хотя в этом нет надобности: Полина уже давно стоит на пороге кухни, укрытая одеялом, как плащом, и наблюдает за тем, как собираются взрослые. Наверное, она уже давно отложила в сторону свои незамысловатые игрушки и прислушивалась к их разговору.
А Дафна только и делает, что избегает встречаться с ней глазами. Они уже стоят в дверях, когда Поля сбрасывает одеяло и пулей несется к ним. Ее босые ступни хлопают по полу.
– Я хочу Марфу, – обращается она к Дафне, для верности дергая за подол поношенной юбки, и Дафне приходится опустить глаза.
– Сейчас…
Дафна припрятала куклу на самом верху комода: пучок гибких веточек, перевязанный посредине красной лентой. Дафна, кажется, где-то слышала, что раньше женщины носили прекрасные, расшитые и украшенные платья с пышными юбками. Она попыталась сделать что-то похожее. Но вместо головы у куколки - мелкая, больная картошка, и Дафна морщится, когда чувствует ее уже чуть гниловатый запах.
Даф протягивает куклу девочке, но в порыве смущения отводит глаза.
– Выкинь этот хлам, – равнодушно бросает Алиса.
И они выходят за дверь.

В подъезде стоит запах плесени, от которого щиплет в носу. Ступени у них под ногами, кажется, на глазах превращаются в пыль, подъезд похож на длинный-длинный тоннель, по которому они каждый день выходят к свету.
Дафне нравится это ощущение: когда просыпаешься и смотришь в небо. И сразу знаешь, будет ли сегодня дождь, холодный ли ветер, принесло ли снова с запада грозу. Дафна научилась читать небо почти безошибочно.
Правда, поднебесная их квартирка – скорее необходимость.
До того они жили в одном из общих домов около старой площади. По левую руку от них располагался древний театр, по правую – парк, полный жутких покосившихся металлических конструкций. Дафна слышала, что раньше он служил людям для увеселения и все эти железки могли кружиться и летать. Как подобное могло показаться кому-то забавным?..
Общежитие стоило один патрон в неделю – это была цена сомнительной безопасности и тепла. Дафна еле сводила концы с концами.
Поля серьезно заболела: прошлая весна была, по всеобщему мнению, непривычно влажной и туманной, хотя Дафне и не с чем было сравнить. Мох на пустошах цвел особенно бурно. Поля кашляла постоянно, по ночам уходила в липкий, лихорадочный бред. Алиса выбивалась из сил, кажется, сама была нездорова: жаловалась, что подцепила от одного из клиентов «дурную болезнь», но вроде бы обошлось. Когда Дафна изредка заговаривала о том, что Полине нужен доктор, что сама она может не выкарабкаться, Алиса со злостью отмахивалась и уходила куда-нибудь – в общую кухню, во двор. В те дни она была сосредоточенна и раздражена, сильно осунулась. Дафна же пыталась молчать: понимала, что помочь девочке не может. Ее молчание оборачивалось комком в горле и саморазрушительной яростью.
В один из хмурых весенних дней Дафна меняла повязки на лбу разгоряченной и хныкающей Поли, Алиса околачивалась на общей кухне, выпрашивая микстуру. Она до последнего пыталась скрыть болезнь сестренки, но днем ранее Алиса побывала на ведьминском рынке, чтобы купить микстуру – за нее заломили баснословную цену. Вернулась она пьяная – деньги, которых не хватило на лекарство, Алиса спустила на дозу дури. Это было так несвойственно расчетливой и собранной Алисе, что Дафна больше не могла отгонять от себя одну простую и ясную мысль: она теряет их обоих.
Возможно, поэтому она стала играть. Дафна знала, что Алиса не выносит звуки флейты, что соседи не любят, когда мешают их отдыху. Но еще она помнила, что музыка раньше успокаивала Полину, и та быстро засыпала. Алиса, в отчаянной злости подпиравшая косяк, внимательно слушала, а потом подошла и отвесила Дафне обидную пощечину. Она так и не нашла микстуры и была уверена, что эту ночь сестренке не пережить. Чуть позже Алиса дрожащей рукой провела по Полиному лбу, коснулась волос, прислушалась к дыханию. Перевела пораженный и недоверчивый взгляд на Дафну. Без лишних слов кинула ей тюк со скудными пожитками. Оказывается, она уже несколько дней планировала их переезд: скоро должна была прийти плановая бактериологическая проверка, и Полю обязательно забрали бы на принудительное лечение.
Так они переехали в дальние районы.
И теперь осенним утром Дафна идет рядом с Алисой по дороге, асфальт которой почти съеден землей, мхом и слабыми побегами вездесущих кленов. Здесь всегда тишина, только ветер гуляет сквозь стены пустых домов, выпрыгивая из окон. Они спускаются к реке, по широкой дуге обходя серые приземистые склады. Правительство надежно охраняет свои запасы: говорят, они держат там свору собак, но Дафна никогда даже лая не слышала.
–Доброе утро, резиденция, – привычно шутит Алиса, когда они минуют хлипкий, проеденный ржавчиной мост через реку. Впереди виднеется столб с тяжелым чугунным шаром – это все, что осталось от ограды парка. Этот столб вполне может знаменовать начало подъездной аллеи к владениям вельможных особ. По крайней мере, Дафна уверена, что в далеком-далеком прошлом так и было: короли этого мира обязательно должны были владеть летающими и кружащимися железяками.
– Справа вы можете наблюдать Решето, – Алиса указывает на поваленное огромное колесо. – Мы запрягаем в него коней, они разгоняются и поднимают его в воздух.
Дафна смеется. Ей нравятся Алисины небылицы. У той замечательно получается придумывать новое применение старым вещам. Правда, большую часть времени она все же серьезна, деловита и крайне расчетлива.
В десять лет Алиса ушла от родителей, чтобы не растягивать с выплатой родительского долга. Рассчитала – если останется хоть на год, платить придется целых пятнадцать лет. Алиса забрала и Полю, заявив, что сможет платить за обеих, благо Поле шел всего второй год, и долга за нее накопилось немного. И Алиса платила. Дафна никогда не слышала, чтобы она жаловалась, сетовала на судьбу, хотя сколько раз видела синяки на ее руках, спине. Алиса рассказывала, что на первых порах было тяжко: как только ее заприметили, сразу же обязали платить налог и проходить унизительную бактериологическую проверку в два раза чаще остальных. Но рассказывала она скорее с гордостью, и Дафна понимала, что ей есть, чем гордиться.
Алиса говорила Даф, что пусть лучше Полина платит этот долг ей, чем никчемным родителям-шахтерам. Сначала Дафну пугали эти слова, пока она не поняла, что это не более, чем бравада. Дело в том, что когда Поля была больна, и не было надежды на ее выздоровление, Алиса упорно твердила то же самое. А сама выбивалась из сил, пытаясь спасти сестру.
– Ну, бывай, – говорит Алиса около самой площади. – Не забудь, что завтра банный день.
Дафна кивает. Алиса ненавидит общественные бани: стены в них от сырости покрылись грибком, кое-где сквозь плиты пробился мох. Мужчины там отправляются направо, а женщины налево. Одежду сбрасывают в кучу в единственный сухой угол. Банщик приносит ушаты с кипятком и с холодной водой, несколько кусков мыла. Да, само зрелище не из приятных, но Дафна любит банные дни. Жаль, что бесплатно мыться можно только раз в неделю.
– И пустая не возвращайся! – добавляет Алиса. – Тыквы там на два укуса, уж извини.
– Не переживай, – заверяет ее Даф, хотя совсем не уверена, что сегодня удастся что-то достать.
Она мысленно просит Алису побыстрее уйти: от голода кружится голова, и ноги кажутся ватными. Если бы только можно было бы спокойно, без свидетелей, переждать это состояние – прислониться к стене, сделать несколько глубоких вдохов. Но Алиса внезапно оборачивается и добавляет:
- Вот бы не нужно было никуда ходить, правда, Даф? – ее голос звучит непривычно плавно, почти певуче.
Дафна ловит на ее лице вымученную, расслабленную улыбку и, неуверенно кивнув, опускает глаза в пол. Ей стыдно признаться себе, что сейчас ее больше занимает не Алиса, а скрутившая живот спазма, и мысли вертятся вокруг еды.
В крайнем случае, она может вернуться к яблоне: в прошлый раз там еще оставалось немного яблок. Хотя Дафна помнит, что было с ней на прошлой неделе: с жадностью откусив от жухлого, маленького дичка, она повалилась наземь. Голодный желудок скрутило, и ее рвало на мох водой и слизью. Обливаясь холодным потом, на неверных ногах Дафна побрела к Городу и дошла до дома только к закату.
Пожалуй, следует попытать счастья около железнодорожного переезда.

@темы: Арей/Дафна, Последний ангел города А-17, Мефодий Буслаев