Каюсь, опоздун я( Первой будет рыба, вот она.
Рыба.
читать дальше«Рыба» в домино и настоящая рыба – это совсем не одно и то же, но в детстве, известно, одно превращается в другое с завидной легкостью.
Помню, лето дедушка неизменно проводил во дворе.
Одно лето было дождливым, и над столом построили навес: набросали наверх фанерок и картона. По соседству как раз сносили старый дом немецкой еще постройки, и в воздухе витал запах сырой штукатурки, обоев и пыльного тряпья. Дождь просачивался сквозь навес, и в местах, где тяжелые капли добирались до стола, ставили рюмки, граненые стаканы и один детский горшок.
Другое лето было жарким. Ясени под окнами зачахли и пожелтели раньше времени. Цветы жасмина покрылись пылью, а белье сохло за несколько часов. Мама радовалась, а я, когда посылали снять его с веревок и принести домой, поводил носом. Свежестью тут и не пахло, пахло солнцем. Мне это не нравилось.
Дедушка играл в домино с другими такими же дедами. В детстве они были для меня чем-то вроде парада уродов. У Саныча на шее расцвело огромное родимое пятно, Василий Палыч много пил, и от него всегда разило. Все бы ничего, но он повадился целовать меня в щеку каждый раз, когда я подбегал к деду попросить денег на мороженое. Деда Володя, который приходил аж с Брусчатого, согнулся когда-то, да так и не разогнулся. Его внучка Катя, когда забредала в наш двор, жадничала самокат, за что получала от мальчишек.
Это позже я узнал, что у каждого из них был непростой жизненный путь. Кто-то прошел войну, кто-то потерял своих детей, но в детстве все мое воображение занимали несовершенства их внешности.
Деды кричали и стучали фишками с утра до вечера. Баба Лиза, когда освобождалась от дел, садилась на краешек скамейки и неодобрительно щелкала семечками. Я подкрадывался сзади, притворяясь, что занят своими, мальчишескими делами, а сам ждал, когда дедушка крикнет слово «рыба».
Когда «рыбу» кричали другие деды, это было обычное слово. Но когда говорил мой дедушка, этим своим голосом, будто и не старым вовсе, я переносился в далекие края.
Мы с ним были моряки, рыболовы, терпящие бедствие в суровом северном море. На борту, в сетях, у нас металась только что пойманная рыба. Ее, по моему разумению, было невероятно много, столько, что и мама, и баба Лиза смогли бы нами гордиться. Дело всегда оставалось за малым: одолеть шторм и пришвартоваться рядом с уютной деревушкой. Дома нас обязательно поджидали мама, бабушка и луковые пироги.
Третье лето было мягким. В палисаднике расцвели пионы, они пахли так, что утром, бывало, мне казалось, что я перенесся в жаркие, невиданные страны. Осенью я шел в первый класс. Хотелось, чтобы лето побыстрее пролетело, а оно тянулось, дремотное, томное, палевое. Мама выбила путевку на море, на август запланировали отъезд. В тот день, когда мне сказали об этом, я тихой мышью скользнул на чердак и уселся там, среди рухляди, старых книг и журналов. Просидел до самого вечера, воображая, что смогу, наконец, почувствовать этот упругий ветер, попробовать на вкус соленую воду. Я снова представлял себя моряком, терпящим бедствие, вместо стен вокруг меня вздымались валы, а над головой кричали чайки. Брызги летели в лицо. Под ногами билась рыба, сверкая стальной чешуей. Я чертил маршруты пальцем по грязному стеклу и продумывал планы. И только к ужину спустился, почуяв запах жаренной картошки. Правда, оказалось, что картошка была у соседей, а мама опять сварила опостылевшую кашу.
Мы уехали, а когда вернулись, деда не стало. На море я придумывал для него тысячи рассказов, собирал ракушки и стеклышки, обкатанные волной. Меня распирало от радости, но так получилось, что мне пришлось собрать эту радость и спрятать в сундук на много-много лет. А радость, оказывается, попалась долгоиграющая: она пережила и боль потери, и тоску.
Даже сейчас, спустя много-много лет, мне снится, как мы с дедом стоим на носу рыбацкой шхуны, а в лицо нам летят соленые брызги.