Автор: КакВетер
Размер: мини
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Мефодий/Дафна, Арей/Дафна
Предупреждения: дарк!Даф, смерть персонажа, постканон, POV Дафны.
Жанр: ангст, драма, немного сюрр.
Для: Анаис) Прости, полноценного тройничка-таки не вышло. Зато кое-что присутсвует, что ты еще хотела) В общем, надеюсь, тебе понравится, но оно странное получилось.
Д.
Д.
Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
Не сплю.
Не рвусь
ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.
Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.
На, кажется, надрезанном канате
Я - маленький плясун.
Я - тень от чьей-то тени. Я - лунатик
Двух темных лун.
Марина Цветаева.
Не сплю.
Не рвусь
ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.
Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.
На, кажется, надрезанном канате
Я - маленький плясун.
Я - тень от чьей-то тени. Я - лунатик
Двух темных лун.
Марина Цветаева.
Запись на листке, сложенном пополам и зашитом в подушечку вместе с ломкой, сухой лавандой.
«Ты хотя бы не врешь.
На моей памяти ты ни разу не говорил неправды. Это значит слишком многое, это значит почти все.
Есть ли на свете еще хоть один человек, который в состоянии не лицемерить?
Возможно, это я? Хотелось бы в это верить. Да, эта вера слишком мелочна по сравнению с той, которая была раньше.
Верить в себя – путь к мраку, верить в тебя – кромешный мрак. Но я верю, без этого мне никак.
Не выжить, да.
Я верю, что ты не причинишь мне боли. Это будешь именно ты – другие могут сделать больно хотя бы по неосторожности.
Хотя, может ли теперь хоть кто-нибудь мне ее причинить? Я покорно подставляю лицо под удары судьбы, мне даже приятно. Все правильно: когда бьют по левой щеке, я подставляю правую. Когда бьют по правой, я молю, чтобы не останавливались. Удары по лицу ведь еще не самое страшное, правда ведь?
В октябре сделалось внезапно холодно, и по утрам просыпаться зябко и неуютно. Небеса сыплют редким и колючим снегом, и в такие моменты думаешь: а ведь хорошо, что сыплют, хорошо, что есть эти самые небеса. Ты цела, жива, а, в общем-то, все могло быть гораздо хуже. Не на что жаловаться тебе, Дафна.
В моей комнате стоит манекен, на нем – свадебное платье. Оно кажется не белым, а сероватым, словно снег в сумерках. Это правильно: мне белый больше не носить никогда. А ты сказал «неплохо».
Это было вечером, и мне было жутко стыдно показываться в нем перед тобой, и с другой стороны – это было необходимо. Необходим именно твой взгляд – равнодушный, объективный. Мне нужна была неприглядная, серенькая правда.
«Неплохо».
Значит, так оно и есть.
Ты хотя бы не презираешь.
Ведь вам так приятно презирать падший свет. Но ты – нет – не презираешь.
Хотя я понятия не имею, что ты чувствуешь. Никогда не имела. Скажешь мне однажды?
Я так и пишу: на клетчатом листке, чтобы спрятать его подальше, возможно, зашить в подушечку с сухой лавандой.
«Скажешь мне однажды?»
И запах лаванды: холодный, нежный и невинный. Мой бывший, мой утерянный запах.
Я вот скажу однажды, что я все забыла, что мне все равно. Я знаю – такой день настанет. Ничто не сможет тронуть моего сердца – о, будь проклят этот день! Запахи, чувства, боль – я забуду все, не буду помнить колкость октябрьского снега – прямо в лицо, забуду слякотную, ветреную Москву. Крылья забуду и мальчишку, в которого влюбилась так неосмотрительно.
Ты простишь меня за то, что я стану одной из вас?
Мы ведь предали тебя вдвоем: Мефодий и я. Но, видит Бог, я лишь хочу прекратить эти убийства. От Мефодия пахнет кровью. Кровью, понимаешь? Впрочем, ты-то понимаешь.
Пока он не добьется своего, он не остановится. Кажется, это ты научил его быть упорным, но я не чувствую к тебе ненависти.
Однажды я скажу, что я чувствую, если не успею забыть и это тоже.
У меня не самая плохая участь, правда. Я помню свет, и голубизну неба, и ощущение полета, и благоуханный райский сад. Я чувствую, я испытываю боль. Мне все еще холодно, и я дрожу.
Вот сейчас – я дрожу. Но подставляю щеку к маленькой щелке в оконной раме, чтобы ощутить тонкую струйку осеннего воздуха на своей коже. Пусть мне будет плохо, пусть больно – лишь бы не забывать, кто я есть.
Ты сможешь напомнить? Этим своим извечным «светлая», которые ты произносишь снисходительно, насмешливо. И ничто не может заставить тебя обратиться ко мне по-другому: ты как будто ненавидишь мое имя. Но когда ты, пусть изредка, произносишь его…
Это «Дафна» - очень небрежное, отрывистое. И никогда не «Даф»: почти «dove» - глубокое и нежное «голубка», которое у Мефодия звучит нелепо и бессмысленно.
…когда ты произносишь мое имя, мне кажется, что это единственный способ, каким оно должно быть произнесено. Оно перестает быть просто кличкой, на которую я должна была бы отозваться, повернуть голову, морща нос от горькой досады.
Чего таить – я хочу тебя видеть, только тебя – чтобы избежать жалости, лицемерия и презрения. Эссиорх – наш светлый Эссиорх – пытается жалеть меня, не понимая, насколько жалость может убивать.
«Терпи» - во всех твоих скудных фразах, во взгляде стальных глаз. Лишь оно одно заставляет меня как-то держать себя, не раскисать, не скатываться в уныние. Я вовсе не сильная, нет.
Я просто терплю, видит Бог.
Правда же. А ночью – кому какое дело до моих слез? Это же блаженство, что никому нет никакого дела!
Я бы хотела больше никогда не видеть Мефодия. О нет, он не прикасается ко мне – из-за каких-то своих суеверий. Но когда он прикоснется, я не знаю, как стерплю это. Кажется, я задохнусь от запаха крови и от ощущения влаги: должно быть, его поцелуи будут слишком влажными.
А ведь совсем скоро…
Мне интересно, что чувствуешь ты, столько лет пробывший в кромешном мраке, мне безумно интересно. Потому что я хочу знать, смогу ли чувствовать я.
Завтра, уже завтра. Двадцатого октября.
Мефодий захотел, чтобы я стала его Королевой: в насмешку, издевательства ради. Какая, к черту, из меня Королева? Я Дафна. Легкое, небрежное, снисходительное «Даф-на".
Д.
». Бледно-сиреневые цветы очень к месту: умирающий, субтильный цвет, и запах соответствующий – сладковатый, высокий, пронзительный. Что творят с моими волосами, я не вижу и видеть не хочу: занавесила зеркало темным шифоном, как будто в доме покойник…
«Повернитесь вот так, теперь головку немного набок… Вы восхитительны, моя госпожа».
Я восхитительна – с заплаканными, красными глазами, с темными кругами под ними, с обкусанными губами. Будь я хоть разлагающимся трупом – все равно восхитительна!
Лицемеры, льстецы, подхалимы. Привычное дело для мрака – пора привыкать, пора становиться «их госпожой».
Но еще чуть-чуть! Дайте вдохнуть поглубже этого терпкого осеннего воздуха, дайте наглядеться на небо. Прошу, еще немного…
Туфли узки, а духи – кажется, они состоят из плесени и гнили, прикрытой вычурными лилиями. Это же надо…
- Готова? – я вздрагиваю, услышав низкий голос Арея. Почему барон не там, не с Мефом?
Я киваю зеркалу, но он видит, он слишком пристально смотрит на меня: пристально и недовольно.
- Нас ждут, - я не успеваю заметить, как мы остаемся в комнате совершенно одни.
Быть может, я и была тут одна, а тысячи рук, заплетающих мне волосы, касающихся губ, глаз, спины – все это показалось мне? Послышались и сладкие голоса?..
- Ты долго будешь копаться, светлая?
Зеркало отражает мою улыбку. Нет, не мою: улыбку той худенькой девочки в простом, летящем платье цвета зимних сумерек: в ее волосы вплетены сиреневые цветы.
Если бы она превратилась в куклу, никто бы и не заметил подмены, но, возможно, чьи-то заботливые руки усадили бы ее на полку, и тогда не пришлось бы никуда идти.
А я пойду. Шаг, еще шаг к высокому, мрачному барону. Мои локти, колени – как шарниры, мои легкие – как кузнечные меха, сердце стучит как маленький молоточек по дереву: глухо, тихо.
- Почему вы? – спрашиваю.
- Есть такая традиция, - усмехается Арей.
- Традиция, - эхом отзываюсь я.
Мы идем по коридорам Резиденции: здесь темно, а воздух напряжен, насыщен чем-то праздничным, ликующим и исступленным. Такое ощущение, что на улице скопилась многомиллионная толпа, и лишь стены – непрочные, призрачные стены – сдерживают ее крик. Мощный, пугающий предзвук, колыхание воздуха, какое бывает над пламенем, на самых кончиках языков костра.
- Вы чувствуете это? – спрашиваю я барона мрака, не в силах разглядеть его лица: на глаза будто упала пелена.
- Да. Мрак хочет видеть свою Королеву, - равнодушно отвечает Арей.
- Я ничего не вижу, - мой голос бессильно дрожит, - только слабые серые всполохи.
- Это скоро пройдет, - голос мечника раздается где-то совсем далеко, но я чувствую, как он берет меня за руку.
Я ведома. Мои глаза широко распахнуты, но я вижу только тьму. Кажется, что мир потерял равновесие. Такое бывает, когда только начинаешь засыпать – порой кажется, что скатываешься в бездну, и ты вздрагиваешь сильно, болезненно, чтобы проснуться. Жаль, что сейчас я проснуться не могу: перед глазами все та же чернота. Напрасно я незаметно щипаю себя.
Lux in tenebris… Где же этот спасительный свет во тьме? Я не нахожу его, и самое ужасное, что я не нахожу его внутри себя. Я предполагала, что это будет страшно, но никогда не задумывалась над тем, что тьма бывает так беспросветна, непроницаема. Неужели нас обманули, и никакого света во тьме нет?..
Это ведь не самое ужасное, правда? Я еще помню… Крылья, ветер в лицо, смех и солнечный свет. Я все еще...
- Дафна, - эдемское имя звучит тысячей серебряных колокольчиков, даже произнесенное бароном мрака, - мы выходим.
Куда выходим? Значит, мы были внутри чего-то? Резиденция? Хотелось бы верить, что выходим мы в промозглый осенний город, к шуму улиц, к запаху бензина и мокрого асфальта, к ледяному ветру, который беспрепятственно гуляет по переулкам.
Гул толпы подобен гулу моря, звучащего в розовых внутренностях раковины, когда ее прикладываешь к уху. На плечи мне падают – мягкие, нежные – они гладят меня по открытой спине и соскальзывают вниз по гладкому атласу. Я боюсь предположить, что это может быть, но стараюсь представить лепестки: тюльпанов или роз, или тех самых нежно-сиреневых цветов, вплетенных в волосы. Просто лепестки – их прикосновения прохладны.
Позади меня смыкается нарядная толпа, это она бросает в воздух лепестки и солнечные брызги. Впереди ждет Мефодий – мой возлюбленный жених.
Пусть будет так. Я ведь никогда не осмелюсь спросить Арея, что происходит на самом деле. А должно быть, мои глаза очень широко распахнуты, и это смотрится уродливо…
Внезапно барон мрака отпускает мою руку, и я оглядываюсь: по привычке, хотя знаю, что там никого нет. Возможно, я здесь одна, и все это мне снится.
- Да здесь я, - совсем рядом говорит Арей, и мне кажется, я могу увидеть, как он усмехается.
Меня подталкивают, и я бреду вперед, вытянув руки перед собой, и пальцы мои осязают мрак: он чуть гуще воздуха и чуть прохладнее. Я задерживаю дыхание, стараюсь вдохнуть как можно меньше этого самого мрака, но от этого кружится голова.
Кто-то привлекает меня к себе: щекой я ощущаю бархат, а пальцы мои ловят крепкую руку. Толпа – или что это? – ликует. От этого закладывает уши, кажется, будто это не только звук, но и движение упругого, плотного мрака.
- Моя Королева! – кричит этот кто-то, и я с трудом узнаю голос Мефа: он искажен чем-то родственным ярости и возбуждению.
Не это самое страшное, нет. Я не вижу его света: ни искры, ни капельки, ни отблеска. Его эйдоса попусту нет.
«А помнишь, - уговариваю я себя, - помнишь, как вы встретились? Как ты надела на него цепочку с крыльями? Как гуляли по осеннему парку, пили горячий шоколад, дождливыми ночами на мансарде играли в «города»? Помни это, а остальное забудь».
Но от его бархата пахнет кровью – от этого запаха избавиться не представляется возможным. Мефодий из тех, кто легко теряет голову – убивать ему понравилось, понравилось властвовать, и любые наставления Арея немедленно потеряли силу. Мои советы вообще стали объектом для насмешки.
Я просто трофей, причем, не добытый, а пришедший добровольно и отдавшийся в жестокие руки. В бесчувственные руки, которые больно сжимают сейчас мои локти.
А гул мрака усиливается: накатывает, подобно океанским волнам, и отступает. Вместе с ним накатывают боль и тошнота. Я прижимаюсь к мягкому, теплому бархату и не хочу ничего видеть. Теперь уже сама не хочу. Но свет возвращается медленно, нехотя: насильно изгнанный свет. Я с облегчением отмечаю, что глаза мои сухи.
Мефодий стоит передо мной, и лицо его почему-то белое-белое, а губы – красные, такой же красный – парадный бархатный камзол. Светлые волосы рассыпаны по плечам, надменно вздернут подбородок, но взгляд – отстраненный, почти блаженный взгляд – страшнее всего. Я вижу, как Меф кланяется Арею – низко, касаясь рукой земли, а барон мрака отвечает лишь кивком головы. И в этот момент толпа взрывается неистовым воплем. Теперь я вижу их всех: комиссионеров, суккубов, стражей мрака, каких-то немыслимых чудовищных созданий. Вижу гримасы на их лицах, поднятые в экстазе руки, раскрытые в вопле рты. Непонятно, ликуют ли они, или же их лица сведены невыносимой мукой.
И ни одной искорки света. Ни единой.
Меф толкает меня к Арею, но я отступаю, прячусь за его спину. Я вижу на широком плече барона мрака один-единственный лепесток. Белый лепесток.
Толпа издает удивленный и гневный вздох. Чего они ждут? В Эдеме нас совершенно не учили тому, какие обычаи существуют у мрака. Нас учили верить в свет даже в самой кромешной тьме.
- Сегодня ты будешь с ним, - тихо говорит мне Меф, и я задыхаюсь.
Видя мое побелевшее лицо, он добавляет:
-Щедрый, благородный обычай, не находишь? – он усмехается гнусно, страшно
А я вспоминаю тот самый листок, зашитый в подушечку с сухой лавандой, тот самый день накануне. И мое странное чувство: щемящее, болезненное чувство жизни, невозвращения, неповторимости и странную, бесцельную нежность.
Арей казался мне тогда особенным мраком, не таким, как все. Я пыталась заблуждаться, не хотела видеть, что мрак – везде один, и он не может быть лучше или хуже. Глаза барона мрака – как два черных, бездонных колодца, способных только поглощать свет, только забирать. Это раньше я пыталась отыскать в них хоть что-нибудь человеческое.
Значит, это невозможно – находиться во мраке и оставаться прежней Дафной. Я сама ответила на свой вопрос.
Я делаю несколько шагов вперед, низко опустив голову, чтобы не видеть холодных, безжалостных глаз. Моя ладонь скользит по цепочке и пытается скрыть дарх, словно нечто постыдное.
Толпа ликует, толпа требует зрелищ, но барон Арей спокоен. Я же еле сдерживаю слезы. К черту мрак, но Меф – Меф предал меня! И он ждет, все они ждут, что я разрыдаюсь, что я предстану перед ними жалкой и сломленной.
Арей берет меня под руку, а я тянусь к нему и смахиваю белый лепесток с плеча: он планирует мне под ноги. Больно так, будто внутрь меня насыпали осколков, и с каждым шагом они впиваются все глубже, все сильнее. Я чувствую, как слезы скатываются по щекам – очень легко, как будто в глазах просто накопилось слишком много влаги.
- Прекрати, - говорит Арей: он смотрит по-прежнему перед собой, куда-то далеко: туда, где за кроваво-красными знаменами скрывается небольшая дверь. – Или хочешь доставить всем дополнительное удовольствие? На десерт, так сказать…
Барон мрака задумчиво смотрит на меня сверху вниз, я же смущенно киваю и поспешно вытираю слезы. Дверь приближается невыносимо медленно. Скрыться бы за ней… Но что потом? Я понимаю, что мне страшно: до тошноты, до того, что ноги становятся ватными.
«Я верю, что ты не причинишь мне боли».
Я верю, что свет во тьме существует.
Lux in tenebris lucet, et tenebrae eam non comprehenderunt.
Арей распахивает передо мной дверь, и глаза быстро привыкают к мраку – привычному, живому мраку резиденции на Большой Дмитровке. Если очень потрудиться, то можно представить, что это был лишь страшный сон. Но я до сих пор сжимаю холодный, пульсирующий дарх – самый настоящий дарх, который с ненасытной жадностью выпивает мои силы.
Я иду за Ареем, хотя он больше не держит меня – он поднимается по широкой мраморной лестнице, даже не оглянувшись, не сказав ни слова. Я иду за ним потому, что остаться одной – это смерти подобно. Поразительно, но я чувствую себя неудобно – я, которую прогнали, сказав, что сегодня я принадлежу ему.
Боже, а ведь я даже не так уж сильно удивилась. Неужели к мраку можно привыкнуть, привыкнуть к бесконечным предательствам, зверским обычаям, к постоянной грязи? Неужели так быстро возможно смириться? Забыть, против чего столько лет сражалась?!
Неслышной тенью я прохожу за Ареем в его спальню. Я душу в себе злые слезы: мне хочется сделать ему больно, просто так, потому что он рядом, но не я могу представить, что могло бы причинить боль барону мрака.
Не припомню, чтобы раньше у меня возникало такое желание…
- Разбей чего-нибудь, - советует Арей, и я понимаю, что мои мысли для него – открытая книга.
Камин вспыхивает неистовым ярко-синим, но потом разгорается, горит спокойным, ровным оранжевым пламенем. Я боюсь сделать шаг вперед, но дверь за мной закрывается, и обратного пути уже нет. Я боюсь Арея: его силы, власти и безжалостности, и про себя молю: не причиняй мне боли. Пожалуйста, не надо.
Хотя, разве может быть что-то ужаснее ощущения липкого, холодного дарха на шее – кажется, что какое-то насекомое присосалось к коже и постоянно сучит лапками. Как они с этим живут, как?! Боже…
- Так и живем, светлая, - оборачиваясь, отвечает Арей.
Меня словно бьет током. Он издевается, и мне больно. А ведь считала, глупая, что дальше некуда. У мрака всегда найдутся пути, хотя я раньше думала, что это свет может найти путь в сердце любого.
- А ты как думала: достаточно одеть дарх на шею – и сразу станешь темной? – Арей приподнимает бровь.
Он не приближается ко мне, не нарушает дистанцию: стоит около камина, словно ждет чего-то от меня. А я прикрываю глаза: по внутренней стороне век пляшут отблески пламени.
Разве что-то изменилось? Я – Дафна, я помню запах весенней травы, и шорох дождя, и пьянящее чувство полета… Губы трогает несмелая улыбка.
Я делаю шаг вперед, потом еще один. Все-таки он сумел мне напомнить о том, кто я есть. В этой бездне мрака остался еще свет, и пусть это – всего лишь свет моих воспоминаний.
Но когда я уже без страха гляжу в темные, нечитаемые глаза Арея, какое-то сомнение закрадывается в душу. Все не может быть так просто…
- Но ведь, - говорю, а сама пытаюсь сдержать горькие слезы разочарования, - другого выхода нет. Дарх нужно наполнять эйдосами…
Я просто не могу произнести вслух самого главного: мне придется убивать людей или забирать у них эйдосы.
- В самом деле? – Арей улыбается одними глазами: от этого они кажутся чуточку человечней, но я привыкла не обольщаться. – Ты хорошо подумала, Дафна?
- Нет, а что тогда…, - я в ужасе замолкаю. Вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять: говорит ли барон мрака всерьез или просто шутит?
- Выход есть всегда, - Арей почти по-отечески касается моих волос. – Вопрос в том, хватит ли у тебя сил пойти этой дорогой.
Смерть. Я слышала, я знаю, что если страж откажется наполнять свой дарх эйдосами, то его ждет смерть. Между нами сейчас повисло это страшное слово: для стражей мрака оно означает полнейшее небытие. Как будто тебя стерли ластиком с листа бумаги: а более долговечных, нестираемых следов я оставить не успела.
Я не успела. Ничего не успела.
- Все так думают, - цинично замечает Арей, и мне кажется, что я люблю его.
Его – единственного из всех, хотя раньше я могла любить целый мир. Моя любовь сделалась маленькой, причиняющей вместо радости боль, мучительной. Любовь скукожилась до размеров точки, болезненно трепыхающейся где-то под ребрами.
Невысказанное «смерть» в моем несмелом поцелуе, горечь и дрожь – в моих вынужденных объятиях. Испуг, настороженность и ласка в моем сердце.
Что чувствуешь ты?
Просто мягкость волос, гладкость кожи, просто трепет моих рук? Солоноватый привкус слез на губах?..
Чем я ближе – тем больнее. Но когда я перестану чувствовать эту боль, я умру.
Смерть за пределами этих стен, смерть вне света от пламени камина, смерть – за кругом сплетенных наших рук.
Смерть в твоих глазах, и в моих тоже - смерть.
Смерть во спасение.
Да будет так…
***
Большие часы в Канцелярии мрака недавно пробили полдень.
Я потеряла уже больше получаса, рассматривая доносы и подписывая приговоры: после своего воцарения Мефодий решил произвести чистки - слишком многие стражи мрака оказались недовольны новым Повелителем. Признаться, я очень зла: зла настолько, что хочется расхохотаться. Я бы могла насладиться массажем или посетить королевского парикмахера, но приходиться возиться со скучными бумагами.
У меня есть одна дурная привычка: когда злюсь, я ритмично прикусываю кончик языка. Порой до крови – ее солоноватый привкус очень отрезвляет.
Особую шумиху подняли вокруг дела мечника Арея, барона мрака. Бойцы личной гвардии и по сей день выступают против его казни. Но, к сожалению, мне пришлось знать его несколько ближе.
Я скольжу взглядом по строкам.
«Барон Арей недостаточно уважает традиции Мрака и не проявляет должного рвения в деле Мрака.
Его воззрения отличаются от общепринятых...
Своими речами барон вносит смуту в стройные ряды наших воинов...
Барон Арей подозревается в организации группы лиц с целью свергнуть…
Барон Арей обвиняется в пропаганде идей, не соответствующих…»
И тому подобное.
Ясно одно: Арей – опасный бунтарь. Он имеет влияние на некоторых стражей, а это в определенный момент может сыграть с нами плохую шутку.
Арей… Он всегда был таким. Помню его непокорный взгляд, когда он, в числе первых, самых уважаемых воинов, присягал мне и Мефодию на верность.
Помню его поцелуи, хотя, черт возьми, их стоило бы забыть! Забыть, стереть, уничтожить…
- Госпожа? – комиссионер вежливо напоминает мне, что он ожидает моего решения, и я, не колеблясь, ставлю внизу документа свою подпись.
В верхнем ящике стола затерялся листок. Он насквозь пропах чем-то неприятным, похоже, сухими травами: горьковатый, смолянистый запах.
Я храню его в память о моей целеустремленности: уже тогда было ясно, что я хочу жить. Жить – любыми способами, как угодно: лишь бы не превратиться в ничто, не раствориться в пустоте.
Я ведь очень боюсь смерти, смерти и темноты: когда я ложусь спать, то прошу слуг не гасить свет. Наверное, это звучит нелепо: Повелительница мрака боится темноты…
Но еще с той ночи я помню: смерть за пределами этих стен, смерть вне света от пламени камина, смерть – за кругом сплетенных наших рук.
Жить – чувствовать ровное биение сердца, мощные движения ребер, холод тартарианского воздуха.
Ведь я – прежняя Дафна.
Дафна, обжигающая и беспощадная, как дуновение сухих тартарианских ветров, резкая, как удар хлыста.
Я помню искаженные в экстазе лица подданных, и страх на лицах узников, и ни с чем несравнимый восторг, когда наблюдаешь агонию поверженного врага.
Я Дафна.
Д.